Для мощи громогласного, тяжелостопного ниспроверженья нужен могучий объект – и кто тут подойдёт лучше Бога.
Маяковский атеист? По внешним признакам да. Но если спускаться в глубину его словесных лестниц, богоборчество меняет знаки, оборачиваясь своеобразной верой. Ибо пролетарское всё в нём – наносное: ибо очень влекла сеть успеха, а тогда ничто иное, кроме летающего пролетария её не сулило.
Но – там, внутри, где жжёт, болит, режет? Но – в самом сердце сердца?
А там – нежный дедуля Бог, совсем не страшный, вовсе не Бог Ветхого завета, ревнивый и мстительный, а некто домашний, привычный в жёсткой мякоти диалога, и диалог этот вечен…
Ниспровергать можно того, кого любишь: парадокс; но и сущность жизни парадоксальна, как парадоксальна, к примеру, физиология: желудок должен был бы переварить сам себе, но не переваривает, давая нам телесную крепость.
Или немощь.
Немощь тоже может быть громогласной: Помогите! Услышьте!
Богоборчество и всегда, по сути, изнанка веры – нельзя же ниспровергать ничто.
И вот могучие вирши Маяковского во многих своих периодах своеобразные литания Богу – какого ниспровергая, любит, и любя, ненавидит.
А так может писать только верующий.
Верующий богоборец.
