Порт роскошен – также и другие.
Золотые статуи стоят,
И дома мерцают золотые.
Атлантиды мир весьма богат.
Мудрецы так много объяснят нам!
На торговлю ставить смысла нет.
Ибо гибель явлена столь внятно,
Что водою станет этот свет.
Громоздили пирамиды жалкие –
Все тела исхлёстаны – рабы.
Фараоны неба! – вряд ли жадные.
Есть иль нет понятие судьбы?
Далеко ацтеки – пирамиды
На Египет не похожи тут,
И ландшафты – все иные виды.
И века идут, идут, идут, идут.
Греции мерцает мрамор. Грузят
Амфорами корабли. Плывём,
И дельфины танец тут закрутят.
А вернёмся ль? Толком не поймём.
Римские проходят легионы…
Интересней Византии блеск –
Портики, фронтоны и колонны,
Нас вокруг архитектурный лес.
Я иезуит! По коридору
Старой консистории иду.
Старый мир – тот, нового которому
И не надо. Ничего не жду.
Внешний блеск истории прельщает,
Внутренний едва ли понят код.
Рыцаря не очень обольщает
Новый – прошлый зря звучал – поход.
МЕТЕМПСИХОЗ
Тяжёлый том подходит к эпилогу.
Тебе не страшно? Столько умирал…
В последний раз отправишься в дорогу,
Когда, как дверь, откроется финал.
Я помню Атлантиду островную –
Цветение садов и корабли.
Я наблюдаю сложную, цветную,
Свою же жизнь в другом конце земли.
Египетские высятся громады.
Сановнику к обеду – жирный гусь.
…мне, кроме солнца, ничего не надо –
Ведь, глядя на него, теряешь грусть.
Базары Вавилона многолики,
Кричит надрывно продавец воды,
Бурлящий мир, шальной, многоязыкий.
Я нищ – и не боюсь слепой беды.
Я долго по законам Византии –
Златой и вещей – просуществовал.
Картины воскрешая дорогие,
Мне кажется, я там преуспевал.
Войны Тридцатилетней полыханье
Оставило отметины в мозгу.
Удар – и на последнем издыханье
Произнести молитву не смогу.
…а по иезуитским коридорам
бродил довольно мрачный человек –
не справившийся с миссией, которой
был посвящён его короткий век.
…ещё открыт достаточно объёмный,
порою увлекательнейший том.
…духовно в современности бездомный,
я уповаю на небесный дом.
