ПРОХОД СЛОЖЕН
Проход туда слишком сложен, чтобы просто открыть дверь, и зайти, притворив её за собой; проход туда нужно изыскивать годами, проедая горы литературы, собирая знания по крохам, иногда прибегая к помощи древних фолиантов и манускриптов, иногда…
Сложно сказать.
Права ли древняя версия германской мистики, согласно которой время и пространство условны, а безусловно только внутреннее ядро «я» - со всей начинкой, из которой необходимо оставить только золотые элементы?
Или суфизм, кропотливые узоры таинственной вязи, сулят открытие двери, которой нет, которая представляется, которая…
В дебрях внутреннего лабиринта, вмещенного в каждого из нас, можно запутаться, и тогда выступает внешний мир…
- И как можно утверждать, что он – фикция? Посмотри, как всё ярко сверкает, переливается, какие краски, какие огни…
- В том-то и дело, что за красками и огнями этими ничего, кроме физических констант, нет, и всё это…
- Перестань! Предметы конкретны, мы конкретно-плотские, а всё остальное – как раз и есть фикция, мираж…
Двое, идущие улицей, чьё суетливое движение бесконечно, а витрины магазинов, занимающих везде теперь первые этажи, так сияют, уже украшенные к Новому году, что дух захватывает у…
- Па, ну купи тот конструктор!
- К Новому году тебе Дед Мороз принесёт!
- Я сичас хочу!
- Ну-ка не капризь! Мало ли что я хочу…
Машины текут драконом металлическим, изгибается он, рвётся тело его, когда брызнет красным светофор.
Молодая женщина мечется, нарезая круги по припорошённому снегом асфальту:
- Кто ж придумал, так долго тянуть красный свет? А? Опаздывают же люди… Ну, ну, когда…
Нервы вибрируют.
Современность требует таких нервных затрат, что число сумасшедших, вероятно, превосходит любые разумные пределы.
Нечто юмористическое заключено в постоянной гонке – ради выживания, денег, комфорта, развлечений, - только юмор чёрный, и кто так шутит – не понять.
- Не то в наше время было. Да.
Толсто одетая старуха говорит низенькой, тощей.
- И не говори, Клав. Вот Союз сто раз вспомнишь – как жили-то!
Сверкают витрины, переливаются соблазны, горят огни, всегда живёт, точно не спит никогда город.
…проход сложен – особенно, если не знаешь, куда надо пройти. Пожизненный поиск двери едва ли увенчается успехом: тело слишком прочно изолирует нас от иных миров, от астральных мерцаний и сгустков, от областей, о каких экстатично писались старые книги…
НЕПРЕРЫВНОСТЬ ЖИЗНИ
В розоватой дымке мерцала Останкинская телебашня, и «Рабочий и Колхозница», мощно вознесённые над домами, казались фрагментом, изъятым из древнего Вавилона; впрочем дома переогромленные вокруг, и не оставляют старому царству шанса…
У акведука, натянутого мощной каменной жилой, смотреть, проходя, как слетают с заснеженных гор дети – на ледянках, снегокатах, надувных кругах.
Чудо, что за горы – ямы, колдобины, выбоины, полёты, перевороты; воздух звенит от детского восторженного визга…
Отец идёт рядом – хотя этого не может быть; обычно он появляется только в сновидческом кресле: поскольку умер больше тридцати лет назад.
Он вдруг говорит:
- А ведь, когда я умер, тебе стало легче – на какое-то время. Правда?
- Я сейчас смутно помню, па. У нас шла полоса отчуждения тогда, так назвать что ли? Я впервые вырвался из дома, у меня компания появилась…
- Да. Каждому необходимо. Ты был очень книжным мальчиком, и прививка жизненности – любой – была тебе полезна.
- Я помню, когда увидел тебя мёртвым, поразило, что ты не дышишь… Странно, да? Тело, точно лишённое ауры движения и дыхания, было не связано с тобой.
- Конечно. Вот видишь, я же иду рядом.
- Город изменился, да?
- Конечно. Всё изменилось. В мире, где тебе пришлось жить, я бы не смог существовать – ты помнишь: я же был физиком, книгочеем, и никогда бы не принял власть денег, тотального развлекалова, как не принимаешь и ты, впрочем.
- Да, па. Иногда у меня последние годы появляется ощущение, что ты нас бросил с мамой. Ты не обижайся.
- Я не могу обижаться. Там, где я – нет обид.
- Где это там? Мне не выяснить…
Отец тает, как сгусток пара.
Пожилой человек ловит себя на том, что стоит уже довольно давно, глядя на летящих с гор деток: каждый в ореоле снежных брызг и собственного восторга.
Воздух серебрится розовато.
Чуть раньше у моста над незамерзающей, вертлявой, коричневатой речкой видел кусты и не большие деревья, расписанные игольчатым инеем - живая, чудесная скань.
Пойти полюбоваться ещё?
Может быть, отец, которого так не хватает, появится вновь?
…и звенят детские восторги, вливаясь в непрерывность жизни, подтверждая и доказывая её – с математической точностью.
