Балтин
Орал, согнувшись, держась за спину:
- Что же человеку, еле стоящему на ногах от боли, вы не поможете? Нет у меня с собой денег! Нет!
- Неотложку вызывайте! – Отвечал каменнолицый молодой человек за стойкой.
Брезгливость советской интеллигенции – определённых её слоёв - по отношению к Михаилу Шолохову понятна и объяснима: больно велик контраст между грандиозной эпопеей и образом серенького… литфункционера – ибо по речам и повадкам он и казался более таковым, чем писателем.
Отсюда – бесконечные потоки разоблачений, перманентное выдавание желаемого за действительное, и самые невероятные имена (вроде Краснушкина) в качестве возможных кандидатов на авторство.
Запал Солженицына, в фамилии которого уже заложена ложь, легко объясним: при всех своих специфических литературных вкусах, он прекрасно понимал, что ничего равного «Тихому Дону» ему не написать никогда – а значит, надо всеми правдами и неправдами (лучше последними) морально уничтожить Шолохова.
В обледенелом после колючего дождя ноябрьском лесопарке предвечерний свет, струящийся умиротворённо и спокойно, приобретает янтарно-золотистый оттенок, насыщающий таинственной субстанцией пространство между стволами берёз, испещрённых природной клинописью, лип, дубов, елей…
Свет переливается, течёт, меняет оттенки, золота в нём становится больше, а янтарь – убывает, будто царевна спохватилась, поняла, что разбросала его слишком много и собирает теперь прозрачно-жёлтые капли…
Свет точно застревает в сетях ветвей, осыпается канареечной стружкой на землю, вспыхивает в заледенелых дорожках, по которым приятно прокатиться, чувствуя себя ребёнком.
