Из жизни Юлиана Отступника

Равноапостольного видел На ложе смерти отрок Юлиан. Был Константин греховно окаян, Лежал – повержен, будто пышный идол.
О, радостный Эллады пантеон Богов пирующих, богов порой весёлых! В античных столько светлого глаголах, И отрок в мифологию влюблён.
Вот водомёт, трирему запустил Игрушечную император будущий. Он знает чернецов, компанью ту ещё – Изображал, что гордый ум смирил.
Вернуть богов! Повергнуть ложный крест! Как страшен мёртвый Константин на ложе Был некогда! Он сына уничтожил, Он трупы громоздил под властный пресс.
Пустая церковь – смерть внутри неё, Как тлен хранят в гробах, святым считая. Роскошная Эллада, золотая Глаголами торжественно поёт.
И Юлиан свершает поворот: Чтоб хрустнул позвоночник христианства Мечтая, и очистилось пространство От ложных догматов, поповских льгот. В грядущем истина Христа своё возьмёт.

Говорили – духов вызывал, И ученики пред ним склонялись. Ямвлих стар, он сух, телесно мал, И в глазах его – и грусть, и жалость.
Ящеркой на солнце полюбил Греться, зная многие болезни. Свет его, тепло его полезней Снадобий, какие часто пил.
О Едином много рассуждать, Ни к чему не приходя – у моря Будет он с учеником опять. - Жить вне знанья – это наше горе.
Отчий голос как расслышим мы? В отчее мы возвратимся лоно? Христианских дебрей беззаконно Жил среди, душой не зная тьмы.
Много слухов, выдумок о нём – Он – старик, сидит на плоском камне. И палим тем внутренним огнём, Без какого в мире всё бесславно.

Средь христиан поклоннику Эллады Оптациану тяжело дышать. Прикидываться, лицемерить надо, И изощрённые стихи писать. Лишён имущества, на остров сослан, Где кроме скал и коз нет ничего. Но возвращён, и дальше будет острой Жизнь, не суля поэту торжество. Как разводил сады словес узорно! Фигурные как созидал стихи! Сквозь оную игру взойдут ли зёрна Успеха, коль усилья велики? В прихожих знатных вилл с гробовщиками, С ростовщиками он заказов ждёт. Поднявши чудо красоты на знамя Хотелось жить, - жаль, данность не даёт.

Везли в повозке грубой – понял Куда… Одежда столь проста. Изнежен Галл, грязны ладони, Не мыто тело. Жизнь пуста. Купанье так любил и яства. Объявлен смертный приговор. Солдаты не спасут – так ясно. А мяснику сказали – вор. Мясник рубил главу: порою Тем подрабатывал, умел. На Галла навалясь толпою, Держали, хоть и не был смел. И всё ж, чтоб верные солдаты Не помешали, мяснику Сказали: Справишься когда ты, Спрячь, унеси сию башку. И галла голову уносит. Фрагмент истории всего. И вся она – как будто осень, В ней – умиранья торжество.

Иным легионерам стало страшно, Когда помпезный Константина стяг Опущен был, и крест низверг отважный И новый император, церкви враг.
И вот фигуру бога-солнца ловко Кузнец, им стяг венчая, водрузил. Вернутся боги! Солнце ярко, словно Приветствует провал церковных сил.
- Антихрист! – по рядам легионеров Проносится. Но счастлив Юлиан. Он свету верит, радости, а вера в Распятого – истории изъян.
Однако вера та – непобедима, Сколь ни была б запутана она. Жизнь видимая, вероятно, мнима. А подлинная людям не ясна.

В порфирии громоздкий шкаф, Пятью он башнями украшен. Массивен, тёмен, даже страшен. И басилевс извечно прав. А шкаф сиятельный хранит Его одежды – грандиозны. У роскоши ведь нет границ, Сверкают ярко камни, грозно. Не гнущихся от злата полн Одежд сей шкаф. Он – слава власти, Сам будто символ власти он. Она – ток сласти и напасти. Шкаф нарциссичен. Сам собой Стоит, громадина, любуясь. …а Византия шлёт судьбой Привет векам, чей норов буен… Порфирия – роскошный зал, Шкаф пятибашенный, громоздкий. Сколь многого не зреть глазам, Столь многое секрет для мозга.

Шатры пространства, лабиринты… А – только воздух мы узрим. Максим Эфесский славу Рима Познал – но внешний дан режим. Поэтому он Юлиана Введёт в мистическую сласть, Лишая страха, как изъяна, Открывши дверь ему во власть. Максим Эфесский, как анатом Явь знает с крепкой стороны. Не в том грядущий император Нуждается: свод глубины Мистерий для него откроет Максим Эфесский, хитроват. Реальность сам волшебник строит, Как речи строит адвокат. Знал: за покровом яви тайна, Её нельзя расшифровать. Но совершенно не случайно Не страшно магу умирать.

Сапфиры, украшавшие одежды Распятого, получит Дионис. Отчищен мрамор, мы вернулись в «прежде» - Всё спуталось сегодня: верх и низ. Из церкви иподьякон - ипподрома Любитель, и материй, и духов - Из лавки этаже на первом дома Несёт флакон наезднице. Таков. Все таковы, всё смешано в сознанье, Как воцарился Юлиан. И вот В загоне чернецы и ариане, И горек ныне нашей яви плод.

С мраморного возвышенья Юлиан На толпу не мытых, волосатых, Яростью кипевших христиан, Презирая их, смотрел – разъятых Собственными распрями… Вон те Донатисты, тут цецилиане, Ариане – каждый в пустоте, В собственном мыслительном тумане. Изорвать друг друга в клочья рад Всякий: братолюбие такое. Грустно: олимпийцев вертоград Затопило варево людское.