* * *
Как бы жизнь твоя сложилась, если б жили в старом доме –
В той огромной коммуналке, где три метра потолки?
А дворов гирлянды пышно были мне даны, и кроме
Их припомнишь первый класс, и – ты не ведал про стихи…
Коль потом не переезд, а? Не перевели б из школы, Может, шло бы всё иначе? Кто бы мог теперь сказать? И психоза в пубертате ядовитые уколы Не пришлось (предполагаешь) человечку бы узнать…
Снова видится ребёнок, по дворам гуляет важно… К дому старому я езжу, у подъезда посижу. И былым годам как будто сообщаю: Я хоть ваш, но Продолжаю путь покуда к смерти, то есть к рубежу.
Как бы жизнь твоя сложилась, если б жили в старом доме? Сослагательного, жалко, наклоненья в жизни нет. Карусель, качели, скверик – ничего не надо кроме. И качается апрельский серовато-мыльный свет.
Коль потом не переезд, а? Не перевели б из школы, Может, шло бы всё иначе? Кто бы мог теперь сказать? И психоза в пубертате ядовитые уколы Не пришлось (предполагаешь) человечку бы узнать…
Снова видится ребёнок, по дворам гуляет важно… К дому старому я езжу, у подъезда посижу. И былым годам как будто сообщаю: Я хоть ваш, но Продолжаю путь покуда к смерти, то есть к рубежу.
Как бы жизнь твоя сложилась, если б жили в старом доме? Сослагательного, жалко, наклоненья в жизни нет. Карусель, качели, скверик – ничего не надо кроме. И качается апрельский серовато-мыльный свет.
* * *
Ему давно так не хотелось,
Чтоб кончилась быстрей зима.
Снегов сиятельная зрелость
Всегда была мила весьма.
А тут – из марта потянуло Скорее в лето – силы нет, Как захотелось, чтоб сверкнуло, Дав золотой, как мёд, сюжет.
…на даче (вспомнил) медогонку, Мёд свежий в бочку натекал. И нравился такой ребёнку, Который счастлив был и мал.
Март всё тянулся и тянулся, И пожилой глядел в окно На мир, который обернулся Сплошным отчаяньем давно.
А тут – из марта потянуло Скорее в лето – силы нет, Как захотелось, чтоб сверкнуло, Дав золотой, как мёд, сюжет.
…на даче (вспомнил) медогонку, Мёд свежий в бочку натекал. И нравился такой ребёнку, Который счастлив был и мал.
Март всё тянулся и тянулся, И пожилой глядел в окно На мир, который обернулся Сплошным отчаяньем давно.
НАСЕКОМЫЕ
Пигидий.
Восемь глаз паучьих.
Медведки страшноватый вид.
Мир насекомых столь изучен,
Сколь область поиска велит.
Желанье славы, публикаций,
Поэт, - блошиная возня.
Тебе не хочется сдаваться –
Мол, этот мир и для меня.
Чудесно бабочки летают,
И кропотливы муравьи.
Поэт кричит: Меня узнают!
Права я докажу свои!
Жук, ярко блещущий на солнце,
Иль водомерка на воде…
Мир насекомых отдаётся
В тебе – в сознанье, и т. д.
Паук, соткавший паутину,
Паштет из мух вертеть готов.
Мне надо осознать причину
Паштета собственных стихов.
Я двадцать лет стихи печатал –
Термиты проедают ум…
А результаты? Кот наплакал:
Сеть скорбных сокровенных дум.
Блошиный мир и мир паучий
Не хуже трелей соловья.
И, сам собою не изучен,
Я дохну в дебрях бытия.
ЮЛИАН ОТСТУПНИК
Равноапостольного видел
На ложе смерти отрок Юлиан.
Был Константин греховно окаян,
Лежал – повержен, будто пышный идол.
О, радостный Эллады пантеон Богов пирующих, богов порой весёлых! В античных столько светлого глаголах, И отрок в мифологию влюблён.
Вот водомёт, трирему запустил Игрушечную император будущий. Он знает чернецов, компанью ту ещё – Изображал, что гордый ум смирил.
Вернуть богов! Повергнуть ложный крест! Как страшен мёртвый Константин на ложе Был некогда! Он сына уничтожил, Он трупы громоздил под властный пресс.
Пустая церковь – смерть внутри неё, Как тлен хранят в гробах, святым считая. Роскошная Эллада, золотая Глаголами торжественно поёт.
И Юлиан свершает поворот: Чтоб хрустнул позвоночник христианства Мечтая, и очистилось пространство От ложных догматов, поповских льгот.
В грядущем истина Христа своё возьмёт.
О, радостный Эллады пантеон Богов пирующих, богов порой весёлых! В античных столько светлого глаголах, И отрок в мифологию влюблён.
Вот водомёт, трирему запустил Игрушечную император будущий. Он знает чернецов, компанью ту ещё – Изображал, что гордый ум смирил.
Вернуть богов! Повергнуть ложный крест! Как страшен мёртвый Константин на ложе Был некогда! Он сына уничтожил, Он трупы громоздил под властный пресс.
Пустая церковь – смерть внутри неё, Как тлен хранят в гробах, святым считая. Роскошная Эллада, золотая Глаголами торжественно поёт.
И Юлиан свершает поворот: Чтоб хрустнул позвоночник христианства Мечтая, и очистилось пространство От ложных догматов, поповских льгот.
В грядущем истина Христа своё возьмёт.
* * *
Текло молчанье сада золотисто.
И, впитывая оное в себя,
Он музыку, сиявшую лучисто,
Услышал - драгоценна, как судьба.
И получились, поразив собою,
Красивые стихи. Молчал поэт.
Но сад стихи услышал, и листвою
Он вздрогнул нежно – тем стихам в ответ.
* * *
Отчитывает менеджер, суров.
Немолодую продавщицу в зале.
Идёт за молоком поэт – в сознанье
Катая строфы по дорожкам слов.
Взяв молоко, идёт назад – ему Навстречу продавщица эта – плачет. Действительность едва ль переиначит Слезами, ощущая в сердце тьму.
Поэту жаль её, как жаль и мир, Запутавшийся в лабиринтах денег. Апрельский дождь работает: что делать Он знает, пусть поэту и не мил.
Взяв молоко, идёт назад – ему Навстречу продавщица эта – плачет. Действительность едва ль переиначит Слезами, ощущая в сердце тьму.
Поэту жаль её, как жаль и мир, Запутавшийся в лабиринтах денег. Апрельский дождь работает: что делать Он знает, пусть поэту и не мил.
* * *
Четыре башни выстроив, на пятую
Рассчитывать ли? Можешь не суметь.
А душу, метафизикой распятую,
Работа не пугает, равно смерть.
Плоть смерти устрашается порою.
Но башни строить надо продолжать.
Покуда дни уходят чередою,
Какую невозможно задержать.
* * *
Отрезанное ухо – знак Ван Гога.
Тяжёлой крови и безумья знак,
Безумья гениального. И – долга:
Успеть, одолевая боль и мрак.
Мазки, как раны. А холсты сияют,
И ярче этой живописи нет.
Отрезанное ухо. Все теряют
Жизнь собственную. Тьму её и свет.
Мазки, что корни. Пышное растенье
Картин – пускай уходят времена,
И листья опадают, рвутся тени,
Картины остаются – как страна
Волшебная, подаренная магом.
Отрезанное ухо – тёмный знак.
Боль свет другим даёт, чтоб стал он стягом
Грядущего, и силой не иссяк.
* * *
Разные дороги, символы да знаки…
В жизни всё привычней тёмные овраги.
Тёмные овраги, страшные коряги,
И коряги эти выглядят, как хряки.
Символы да знаки… Сумрачное время.
Мы живём, как будто, при распаде в Риме.
Помогают мало символы да знаки,
Коли ржут коряги, и соблазны-хряки.
* * *
Стёкла магазина, и с изнанки
Стойки разномастные видны.
(…из какой реальности изъяли
Сны мои - весенней глубины?).
Мимо стёкол магазина… Вижу Пачку макарон на подокон- нике – будто выписал визу Им в такой же одинокий сон.
Сумасшедшими стихи бывают – Это из разряда таковых. В каждом доме макароны варят Для себя, для близких и родных.
Пачке с макаронами, какая Выпала со стойки, не видать Дебрей одиночества. Качая Головой, продолжишь рифмовать, Уходя во двор, дорогу к дому Зная наизусть, Вверенный стихам, как будто долгу, Отчего твоя янтарна грусть.
Мимо стёкол магазина… Вижу Пачку макарон на подокон- нике – будто выписал визу Им в такой же одинокий сон.
Сумасшедшими стихи бывают – Это из разряда таковых. В каждом доме макароны варят Для себя, для близких и родных.
Пачке с макаронами, какая Выпала со стойки, не видать Дебрей одиночества. Качая Головой, продолжишь рифмовать, Уходя во двор, дорогу к дому Зная наизусть, Вверенный стихам, как будто долгу, Отчего твоя янтарна грусть.
* * *
Площадка детская у дома,
Начинкой – взрослый человек,
До слёз ему тут всё знакомо.
Он жил здесь.
Был двадцатый век.
А дом огромный, коммунальный.
Великолепные дворы.
И человек сидит, печальный,
И смотрит в прошлые миры.
И видит он себя – ребёнка,
Везущего велосипед.
Упал – асфальт вам не соломка,
Но летний драгоценен свет.
Свет снова летний, но сегодня
Воспринимается не так.
Мечтанью прошлое подобно – Не воплотить уже никак.
Мечтанью прошлое подобно – Не воплотить уже никак.
