ЛУКЕРЬИХА (продолжение)

Женские судьбы
Женские судьбы

Как самого почетного гостя попросили его, кандидата наук, автора учебников для вузовской молодежи, пройти в президиум. Но он, прежде всего, бережно провел к первому ряду и усадил маму, чьи непокорные кудри с седым блеском никак не хотели укладываться в прическу для такого торжественного случая. Сын, поправил ей прядки, слегка сжав ее ладони, шершавые от крестьянской работы.

Когда заговорили об истории деревни, ее знаменитых людях, ставя в пример материнский труд Валентины, сын в знак уважения и признательности склонил голову. И вдруг из зала раздался слабый дребезжащий голос:

- Ну, вылитый, вылитый наш Славик! Да и в кого еще ему таким умницей уродиться, как не в нашего сыночка!

Невольно люди расступились, и Вячеслав Вячеславович увидел согбенную фигурку старушки, смутно напоминавшую ему полузабытый образ из далекого детства.

Деревенская молва донесла до бабки Лукерьи, что внук ее, от которого они с Федотом отреклись, достиг в столице больших высот в научной и преподавательской деятельности. Матери хорошо помогает, в гости с дорогими гостинцами приезжает, к себе в Москву жить зовет. Только Валентина не хочет покидать родные места, оберегая родовое гнездо для сына и внуков, чтобы можно было приехать на летние каникулы из жаркой московской сутолоки.

…На выкрик Лукерьихи никто не отозвался. Кто-то хмыкнул, загремев стулом, и в зале снова воцарилась атмосфера праздника. После речей, концерта и поздравления сельчане, оживленные встречей, воспоминаниями, разговорами, расходились по домам и дворам, где на лужайках, заросших калачиком, раскидывались скатерти, клеенки, ставилось богатое угощение, до самого рассвета лились рекой песни и беседы.

Только в одном подворье было тихо и мертво, как на кладбище. Бабка Лукерьиха, шатко ступая, вышла на мосток. По улице, освещенной утренними лучами солнца, шли ребята и девчата. Слабо махнув им рукой, она просительным тоном пробормотала:

- Зашли бы, касатики, на чаек. Плюшки горячие из печи на столе отдыхают. А?

Девчушка лет пятнадцати, с ясным взглядом голубых глаз, удивленно вглядевшись в лицо старушки, произнесла непонятную фразу:

- Вот это, ребя, дрр-о-ва, так дрова! Египетские мумии отдыхают…

- Мы, можа, и? правда, в мумии превратились, а вот вы? Чьи же вы будете? Местные аль приезжие? Гостями кому приходитесь? - въедливо вела допрос Лукерьиха.

- Да не бойсь, бабушка, мы и свои, и гости, и родня всем, - весело гоготнул один из парней, к плечу которого прильнула та самая ясноглазая.

- А я не из пугливых, - раззадоривая саму себя, откликнулась хозяйка подворья. - Знаете, милыи, скока годков на свете живу? И не поверите! Девятый десяток уж на исходе. А я вот еще на ногах. И печку топлю, и курочек вожу, и сама в баньку хожу. Да и где мне взять помощников-то, - она широко развела узластые ладони, тяжко всхлипнула: - Давно одна-одинешенька бедую. Хозяина свово лет тридцать назад как схоронила. Сынок погиб. Был от него дитенок, да думали мы, грешные, что не нашей крови. Не признали. А теперь вот в старости бобылочкой тлею, как огарок никому ненужный.

Девчушка, та, что сразу бросилась в глаза Лукерьихе, жалостливо сморгнула набежавшие слезы и, обернувшись к друзьям, сказала:

- И чего мы тут стоим? Если зовут в гости да еще на чай, айда, загребаем что ли?

Веселой толпой молодежь двинулась вслед за хозяйкой. И пока рассаживались за столом с дымящимися чашками чая, пока отведывали плюшки с сахарными узорами, Лукерьиха в радостном упоении рассказывала гостям о том, как любила она привечать деревенскую ребятню по праздникам и вот так же угощать их своими разносолами.

Ах, как же давно это было и, видать, из памяти многое стерлось, выветрилось, но бабке Лукерьихе казалось, что на самом деле так оно и делалось ею всю жизнь – по совести и справедливости.

Когда уже стали прощаться, ясноглазая девчушка с ореолом кудряшек вокруг нежного овала лица вдруг бросила любопытный взгляд на портрет, висевший на стене избы.

- Кто это? – удивленно спросила она,- пристально вглядываясь в черты молодого человека на портрете.

- Дак, я вам об этом уже говорила. Это сынок мой, Славик, безвременно ушедший из жизни. А с чего такой интерес? Можа ты, девка, какая родня дальняя, да не сказываешься, а?

С улицы раздался сигнал автомобиля, и девчушка, окинув бабку Лукерьиху ошарашенным взглядом, метнулась во двор. Вся компания выкатилась следом на зеленую луговину улицы. У серебристого «джипа» стояли двое – та самая беленькая девушка и почетный гость праздника Вячеслав Вячеславович. Уткувшись в его плечо, она прижалась к отцу, словно отгораживаясь от какого-то удара.

Приволакивая больные ноги, Лукерьиха с трудом опустилась на зеленый ковер травы и на коленях поползла к машине. Приподняв седую всклоченную голову, она заголосила:

- Дитятко, родимый, прости ты нас, Христа ради, прости, если сможешь, если сердце твое от нашей жестокости у тебя не зачерствело. Господь уже наказал нас с Федотом. Наказал еще дважды, лишив сердолюбия. Ничего не прошу - только милости твоей и прощения!

Вячеслав Вячеславович с горьким комком в горле слушал старухины причитания, и не смог выговорить ни единого слова. Он тихо приоткрыл дверцы и, поддержав дочку за локоть, усадил рядом с собой. Кивнув на прощание ее друзьям, занял водительское место. Сделав красивый разворот, джип покатил по улице в сторону широкого асфальтного полотна, улетающего туда, куда обычно солнце из нашей деревеньки уходит на покой.

Антонида Бердникова


Коментарии

нелли Крайгород раз не сказал, значит на то причины есть

Юлия Крайгород Сильно...

Капитан Немо Крайгород мог бы сказать бабке "я простил, а Бог сам решит".

Добавить Ваш комментарий


Вам будет интересно: