Тонкие иглы мелкого дождя в отражённом свете многочисленных городских огней чертят моментальные стрелки на асфальте, и малыш говорит отцу, держащему над ним зонт:
- Красиво, па.
- Красиво, малыш.
В матовом свете фар ставшей у магазина машины дождь сыплет, будто кто-то невидимый кидает мелкое серебро – ну да, изрубил серебряные нити, и кидает их нам, как открывает тайну.
Масса огней – живая плазма – видна вдалеке, на развилке дорог: машины стоят на светофоре, другие летят, большое тело трамвая проплывает плавно.
Блестит опавшая листва вдоль чёрного, как антрацит, асфальта; и в лужах шевелятся круги, иногда надуваются маленькие купола пузырей – чтобы лопнуть тотчас…
Кое-где на деревьях осталась листва, что кажется теперь, в сумерках позднего октября тёмной, как вода деревенского пруда; а нагромождение домов подчёркивают окна: золотой и янтарный свет, свет синеватый, а вот там, посмотрите – нежно-малахитовый.
- Па, теперь ботинки чистые!
- Малыш, осторожно, ты же не в сапогах. Промокнешь.
- Не, па. Ботинки помылись.
Вход во двор, как провал в темноту, и подумавший о лабиринте отец, знает, что лабиринта не будет: просто тёмная полоса пространства вдоль многоэтажного дома, где нет фонарей. С другой стороны – ограда школа, детская площадка для младших классов, но погода противоречит гулянию.
Потом – фонари, остатки листвы, купающейся в свете, глубокая лужа перед развилкой, что предваряет вдох в родной двор…
Вертикальный порыв рвёт мокрый воздух, и кидает листву.
И всё промозглое, унылое, депрессивное компенсируется необыкновенной, естественной красотой вечерних городских щедрот…
