Балтин

День, громоздящий утром готическую архитектуру света, берёт разгон на год, какой вместится в пределы дня.

Год – или века? Чей перенасыщенный раствор оседает в сознанье пёстрыми образами, будто сад павлинов, где хвосты всех развёрнуты, и символы Византии открыты сознанью, как врата.

Утренний двор – один из бессчётных дворов Москвы, зачехлённый снегом финала декабря, играет огнями окошек соседних домов, каждый из которых не уступит размерами Трое; а одинокий фонарь возле пустующей детской площадки, как изгнанник царь, готовый выслушать не нужные миру стихи.

День Победы – советская Пасха, альтернатива тотальному злу, воплощённый символ обновления и зрелой мощи народа.

Ежедневный, предельно тяжёлый труд войны, оставшийся и в слоях памяти народа, и в произведениях, достойных бессмертия, менял сущность людей, участвовавших в нём; поднимал этих людей через преодоления себя, высветлял их духовную суть – ибо без оной составляющей человек лишён смысла, как спор о количестве чертей, способных уместиться на острие иглы.

Путь ко Дню Победы, растянувшийся на всем известное количество лет – сгущённых лет, когда сутки были равны если не месяцу, то гораздо большему количеству времени, чем они включали в себя формально, изменил качество нации, укрупняя то лучшее, что заложено в ней, и устраняя то худое и не доброе, что таит в себе каждый человеческий код.

Модель солнечной системы, установленная в парке на приподнятом, большом, круглом, блестящем камне; полые тела планет – постучи, ответят гулко – размещены на подставках, а в центре, на возвышении дан лик солнца – с волосами расходящихся лучей.

Планеты подписаны, и малыши, играющие в недрах модели, спрашивают родителей:

- Это что? А это?