Они начали гонять мяч на небольшой лужайке, и дядя Витя и дядя Валя поражены были ловкостью, с какой это делает отец.
Несмотря на живот, папа был лёгким и подвижным, и мяч, точно привязанный к ногам, слушался его замечательно.
Его мальчишка – увалень, предпочитавший чтение играм, смотрел на отца с восторгом, и поражённые друзья семьи, спрашивали: Как это ты, Лёвка, а? Не ожидали…
- Я ж занимался спортом, - улыбался отец.
О! он занимался очень многим – и физика, и литература, и искусство пения были ему родными.
Собственно с дядей Витей и дядей Валей он и знаком был через пение: ходили брать частные уроки у замечательной певицы, некогда солистки Большого театра, которая жила… Ну, в этой квартире мы прожили первые десять лет с молодыми папой и мамой.
Я прожил – мальчишка увалень, наблюдавший за ловкими пассами отца; ибо, когда мама, дальняя родственница этой певицы, приехала поступать в институт в Москву, та прописала её в своей квартире.
…где была эта краткая игра?
День осенний плавился золотом, багрянцем, остатками зелени, и машины – дядя Витя и дядя Валя были автомобилистами – стояли под лиственной аркой, а кто жарил шашлык? Дым плавал синевато, и на пёстрой ткани, кинутой на траву, раскладывалась снедь.
Что ещё было в том месте – на огненном островке вдруг вспыхнувшей памяти?
Был пруд, и я лежал у края его, где трава была перепутана и напоминала живой, миниатюрный батут; и внутри чёрной этой воды мелькнул золотой зигзаг, рассёкший внутреннее пространство.
- Тритон, - сказал кто-то надо мной. Кто же?
Дядя Валю убили семь лет спустя после смерти отца: он был незаурядным юристом и депутатом Госдумы.
А отец умер в пятьдесят два – от инфаркта, в одночасье, неожиданно, сам едва ли хоть как-то подготовившись к смерти.
…пожилой, почти в том возрасте, в каком отец покинул жизнь, я обхожу старый дом, заглядываю в окна нашей квартиры, где давно помещается какая-то скучная контора, и думаю, что нету у меня сильнее желания, чем вернуться сюда, в этот дом, в детство, к молодым папе и маме…
