В Сретенье умер крёстный. Попытка увязать странствия души со смертью в основные церковные праздники – не более, чем предрассудок, и тем не менее…
Он был брадат, жизнелюбив, подвижен, весел. Рыбак и грибник, он мог забавно говорить репейнику: «Ну! Отпусти!»
Босым, бывало, ходил по лесу.
- Гена, не боишься змей?
- Однажды напоролся на гадюку.
- Отбросил быстро…
Сретенье. Мы с мамой топчем и без того истоптанный сизо-синий снег, подходя к подъезду типового дома в Калуге, где жил Гена.
Лестница тёмная, а подниматься на пятый этаж. И сразу – в квартире ощущается скорбное, странное, вечное, что сопровождает уход; люди будто превращаются в тени, все в чёрном, тётушка у гроба замерла в каменном рыданье, и мама – тотчас к ней, единственной сестре, а я не решился сразу – на кухню свернул, выпили там с двоюродном братом – ибо крёстный был моим дядей.
…Ездили потом в заснеженный лес, вёз приятель – у Гены приятелей было пол-Калуги – рвали еловые ветви, осыпался серебристо-розоватый, точно сияющий зимний порошок; и воздух был тонко исколот морозцем.
…Храм в Иерусалиме – громоздок, огромен, запутан, как лабиринты мозга, и люди, люди везде – рваные, сирые, убогие… И она, молодая мать, вносит спелёнатого младенца… Пророчица Анна, быть может, и не хотела бы пророчествовать, но – Божья воля. Не ея..
Крутобережье Оки. Ночь, лисий, с искрами хвост костра, нефть воды в проколах звёздных отражений, и – у костра компания рыбаков, во главе с весёлым, поддатым крёстным. До улова ли?
По лестнице калужского дома гроб выносили трудно, долго, немо. Движение шебуршало, шевелилось, замирало, ибо много народа было, и ощущение жизни затмевалось ощущением смерти – странным, смутным.
А ты крестился двадцатисемилетним, в калужской церкви, и крестил тебя друг Гены – отец Михаил, точно из Лескова изъятый: густобородый, огромный, бархатнобасовитый…
- Читай Верую! – сказал старушке - тихой, опрятной, очевидно беззлобной, напоминавшей сильно увеличенного сверчка…
Пустотелая церковь. Вечные капли обряда.
После Гена интересовался: «Ну, как? Изменились ощущенья твои?»
Не знал ты, что отвечать, запутавшись в избыточности ощущений, как в кем-то заброшенной сети.
Пятницкое кладбище в Калуге – тесное, старое. Снег февраля – будто рваный.
Тётушку вели под руки братья, и ей сделалось плохо – 40 лет прожили, и никто не мог предположить, что Гена, шутивший всегда: «Я долгожитель!» – так мгновенно, ничем не болея, в шестьдесят два…
- Он забегал ко всем своим за день до… - говорила другая тётушка. Она вообще говорлива, и слова точно сыплются из неё…
- У меня был, у Валентины, у… - ты киваешь, не слушая…
Храм Иерусалимский: ужас и высота, страх и величье.
Встреча.
Завтра Сретенье. Сможем ли мы когда-нибудь понять его подлинный свет?
Я жив ещё, Гена, я продолжаю жить – то есть растворяться во всех других, малою точкой сливаясь с гигантским массивом человечества – столь страшным, столь светлым…
