Не от вина горчили губы.
Большой бокал ты выпила до дна,
а губы всё, по-прежнему, горчили,
и не вина в той горечи вина,
вино тебя заметно горячило.
Звучало танго в старом кабаке,
взлетая вверх и задевая стены.
Второй бокал налит в твоей руке,
но музыке не вырваться из плена.
Ты вылила на пол у своих ног
бокал вина рубинового цвета,
и вдруг кабак сковал немой восторг:
в рубина цвет и ты была одета!
С тобой сплелось в единое звено
разбуженное, трепетное танго,
но вырваться ему не суждено…
И бьётся в нём, как в клетке нежный ангел.
Восхода первые лучи…
В лугах с серебряной росой,
где ещё дремлет в ветках липы
тот соловей, что сам не свой,
невестам песни пел до хрипа.
В лугах, счастливый и босой,
где и туман ещё молочный,
косил я острою косой
траву с росою непорочной.
Не разбудил ещё восход…
Цветы корзинки не раскрыли,
деревня спит, а небосвод
лучи слегка позолотили.
Как пахнет свежая трава,
ложась рядами неизменно,
и как кружится голова
под тихий звон косы напевный!
Печаль…
Свеча горела восковая
и, тая жидким янтарём,
по пальцам и на пол стекала
перед богатым алтарём.
Вдова не плакала, а слёзы
старались вылиться из глаз,
она божественно серьёзно
глядела на иконостас.
В руках вдовы свеча истлела,
она молилась в забытьи,
тянули певчие несмело:-
«Прости нас, Господи, прости…»
Стыдливые берёзы
Растрепал осенний ветер косы,
не стесняясь, оголил стволы.
Горько, горько плакали берёзы,
как же им укрыться от молвы?
Плакали и разлетались слёзы
на траву, на высохший бурьян.
Кто прикроет голые берёзы?
Разве, только, утренний туман….
